Летом 1948 года среди заключенных колымского прииска “Днепровский” появился высокий старик. На вид ему было далеко за пятьдесят. Худой, с очень загорелым лицом, маленькими зоркими голубыми глазами и светлыми, сильно поседевшими волосами. На длинном костлявом теле мешком висел рабочий пиджак, вокруг шеи обмотано, как шарф, полотенце. Ноги он слегка волочил, голову держал опущенной, но спина была прямая, как доска. Помимо родного русского, говорил на отличном немецком языке, правда, с твердым произношением - тон и фразеология безошибочно выдавали в нем военного.
В разговорах с другими узниками он не старался доказывать порочность советской системы, как это часто делали другие, поскольку считал несостоятельность большевицкого строя заранее доказанным, всем известным и неоспоримым. Он был явным врагом еврейско-марксистского государства, который не скрывал своих убеждений. Он со знанием дела рассказывал об айнзацгруппе, ягдкоммандо, полицайбатальонах - подчеркивая, что он, вояка, никогда не имел дела с гражданской администрацией или с местной полицией. Не скрывал он и того факта, что был удостоен приема у германского фюрера, после того как их, группу офицеров, наградили Рыцарским крестом за особую храбрость.
Вскоре высокий старик приобрел особую популярность среди колымских зеков. С прииска “Днепровский” совершила побег группа из пяти узников, возглавил которую он - бывший штабс-капитан, подпольщик, оберштурмбаннфюрер СС, начальник ягдкоммандо Василий Батюта. Этот первый побег был неудачным. На небольшой территории сосредоточились значительные силы преследователей, которые без устали рыскали по сопкам, долинам, зарослям, заняли все хибарки, брошенные бараки, приисковые постройки, стремясь отрезать беглецов от любых средств питания и лишить их приюта. Трассу закрыли, оцепили все подозрительные сопки, слишком большие, чтобы их прочесывать - пешком Батюте далеко не уйти. Сопротивления не боялись – ведь бежавшие не имели огнестрельного оружия.
Пятеро загнанных, измученных голодом мужчин, насквозь промокших под многодневным дождем, метались от сопки к сопке, питаясь сырыми грибами, остатками сухарей и сахара. Теперь они послушно шли за неутомимым стариком, который вел их по тайге без компаса, по только одному ему ведомым приметам, точно выходил к нужным местам, домишкам - но везде они наталкивались на преследователей. Несколько раз замечали цепь преследователей и выходили из окружения, но силы быстро покидали их, они страшно исхудали, обросли - ими двигал только дух свободы, а вохровцы сменялись, спали в палатках и получали хорошие пайки. Так прошла первая неделя.
Затем Батюта решил сделать большой бросок, уйти с контролируемой охранниками территории и, захватив на трассе машину, отобрать у первого поста оружие и доехать до Магадана. Обойдя город, Батюта надеялся исчезнуть в сопках и продолжать путь на юг вдоль побережья. Но беглецам не повезло – они наткнулись на замаскированную под лагерь геологов засаду и на двенадцатый день после побега всех пятерых вернули в лагерь. Недели три спустя в штабе лагеря состоялся суд. Никто из участников побега свою вину не отрицал. Батюта держал себя на суде вызывающе. В последнем слове сказал: “Мы стоим перед вами лишь потому, что ушли без огнестрельного оружия. Больше такое не повторится. Полковник Батюта ошибается только раз”. Председатель суда рявкнул: “Я лишаю вас слова!”, на что Батюта спокойно ответил: “Мне и так не о чем с вами говорить”.
Целый месяц беглецов не выводили на работу, пока заживали перебитые ноги, поломанные ребра, рубцевались раны. Но к сентябрю их уже можно было видеть в составе штрафной бригады. В день своего второго побега штрафники трудились особенно усердно - беглецы, которых обычно никто не подгонял, были как на пружинах, малосрочники едва за ними поспевали. Даже конвой, который то и дело понукал и раздавал зуботычины, не находил повода для недовольства. Батюта, неофициальный руководитель бригады, сам копал, кайлил, помогал отставшим - не узнать было неторопливого на работе старика; он даже, не дожидаясь команды, натаскал большую кучу дров для конвоя. Один солдат взял тулуп и сел у тропинки, второй вместе с сержантом устроился поудобнее у костра, откуда был виден весь участок.
В четыре часа Батюта скомандовал: - Перекур, ребята! Не возражаете, гражданин начальник? - Нет-нет, сегодня вы заработали! -Тогда разрешите от огня прикурить, гражданин начальник? - Спички штрафникам не полагались, но прикурить им иногда разрешали. Батюта взял лопату и подошел к костру. Один из штрафников показал жестом, что ему надо “в кусты”, сержант кивнул, и тот скрылся. Медленно подвигав в костре головешки, Батюта одним ударом лопаты раскроил сержанту-вохровцу череп. Остальные беглецы быстро вооружились, но тут грянул выстрел - солдат у тропинки что-то заметил и выпалил наугад. Получив в ответ очередь из автомата, охранник струсил, бросил винтовку и прыгнул в шурф. В это время начальник конвоя спохватился и заорал: - Хлопцы, ложись - стреляют! - и сам растянулся в середине штрафников, что и спасло ему жизнь. Батюта скомандовал: - Забирайте еще винтовку, пошли! - Он повернулся к лежавшим и, обращаясь к начальнику конвоя, сказал: - Тебя, сволочь, тоже следовало убить, да некогда и патрона жалко. Все равно не миновать тебе ножа...
Теперь Батюта, хорошо вооруженный, не прятался, как в первый раз, а наоборот, производил столько шуму в районе, что даже при желании нельзя было его не заметить. Через день после побега его бойцы остановили на трассе автобус, застрелили двух вохровцев, начавших сопротивляться, забрали деньги, оружие, военную форму, угнали машину, а когда встретили колонну заключенных, шедших на работу, разоружили и связали конвой, после чего зеки разбежались, даже те, которым оставался небольшой срок: боялись расправы разъяренных надзирателей. Спустя пять дней беглецы вышли к промприбору, где заключенные промывали золото, избили охрану, бригадира, и опять зеки разбежались. Это повторялось так часто в течение двух последующих недель, что на отдаленных полигонах стали выводить бригады только под очень сильным конвоем, а много промывочных приборов вовсе остановили.
По всему району шныряли бежавшие уголовники, путая следы, дезинформируя преследователей и наводя ужас на вольное население. Всем хотелось есть, а еду достать можно было только кражей или грабежом - в зависимости от характера голодающего. Батюта достиг своей цели: создал в районе неразбериху, граничащую с анархией. Его группу останавливали не раз, но она всегда и очень успешно отстреливалась, уходила или уезжала на захваченных машинах и ни разу не наткнулась на сильные засады вблизи больших поселков Мякит или Атка, между которыми было сто километров. Преследователи выезжали на операции, мечтая лишь вернуться целыми - это уже не была игра в кошки-мышки, как в первый раз. Большого усердия при облавах и прочесывании они поэтому не проявляли, хотя за поимку любого беглеца были обещаны премии, отпуска и повышения в звании.
Так прошла неспокойная осень, постепенно разговоры о побеге начали утихать. Но вскоре на Колыму из Москвы прибыла “спецгруппа по борьбе с бандитизмом”, которая спустя несколько дней вышла на след “колымских партизан” на тропе вблизи одной из сопок. На середине склона, за камнями, лежали оперативники спецгруппы в белых полушубках, а ее командир в звании капитана залез немного выше и сидя наблюдал в бинокль за тропинкой. Около него лежали на снегу два сержанта и держали на мушке своего пулемета поворот тропы. Часы шли, а на тропинке никто не появлялся. Когда совсем стемнело, раздосадованный капитан крикнул: “Отбой!” - и встал во весь рост.
Вспыхнул костер, разбрасывая снопы искр. Чекисты небрежно бросили пустые консервные банки в снег, допили чай, вытерли ложки, вокруг потухшего костра разложили добротные меховые спальные мешки, на которых днем лежали в засаде, и, сняв валенки, залезли в них. Задремал и главный “ловчий”. В этот момент из-за камня, на котором весь день сидел капитан, поднялась фигура в шинели, несколько минут оставалась без движения, потом взмахнула рукой. Маленький круглый предмет пролетел над костром и упал точно перед склоненной головой начальника, издав тихое шипение. Еще несколько гранат, брошенных из-за ближайших камней, рассыпалось между спальными мешками. Тихое цоканье металла утонуло во взрывах, оборвав идиллию ночи. Застучали автоматы, закричал человек, который в панике споткнулся об останки капитана и упал в костер. Он на секунду закрыл собою пламя, и это спасло жизнь нескольким чекистам, которые успели вылезти из мешков и побежать вниз по тропинке, не помышляя о сопротивлении. Те, кто спускал курок, вместо того чтобы бежать без оглядки, были изрешечены градом пуль. Но по бегущим не стреляли.
Рано утром пять человек вынесли запасной пулемет из машины и направились к полю боя. Они нашли шестерых убитых и трех раненых. Беглецы захватили все оружие, полушубки и, главное, боеприпасы, которые были у них на исходе. Как показали следы - ночной снегопад давно прекратился, - они залегли за валунами выше костра и следили за подготовляемой для них ловушкой. Еще и еще раз предупредили по телефону все отдаленные участки, командировки, оперпосты, но Батюта будто сквозь землю провалился,- пришлось прекратить охоту на него. Начальство сочло слишком опасным воевать только собственными силами, а другую спецгруппу Москва не прислала.
После теплого лета наступила лютая зима сорок девятого года. Глубокий снег занес дороги, даже лыжники вязли в сугробах, только оленьи нарты могли пробиться к прииску “Днепровский”. В один из декабрьских дней старый якут в торбазах, меховых штанах, кухлянке и длинноухом малахае резким криком осадил оленей, привязал нарты к крылечку и, войдя в штаб, спросил, где ему найти начальника. Начальник лагеря распечатал конверт с размашисто написанным адресом: “Прииск “Днепровский”. Начальнику лагеря. Лично”.
Квитанцию еще возьми, - сказал старик якут, - Начальник сказал, ты уплатишь за нарты, оленей и мясо. Они все большие начальники, а главный начальник шибко хороший: дал шесть бутылок спирта и чая много. Он говорил, это подарок, а платить будешь ты. Нарты и олешки колхозные, вот и приехал - деньги дай”. Но побледневший начальник лагеря не слышал, что говорил якут. Он глядел на красивый, твердый почерк Батюты, и строчки прыгали у него перед глазами: “Старику уплатите, он не знает, кто мы. Решили покинуть ваши гостеприимные края. Благодарим за хлеб-соль. Точно неизвестно, когда уедем. Если г. Гаврилов будет продолжать издеваться над пленными, передайте ему, что мы вернемся на “Днепровский” и вздернем его на линейке, не побрезгуем предварительно кастрировать”. И внизу: “В.Батюта, оберштурмбаннфюрер СС, кавалер орденов святого Георгия Победоносца, Железного креста первой и второй степеней и Рыцарского креста к Железному кресту”.
Еще несколько лет ходили самые противоречивые слухи о Батюте, которого, якобы, не раз окружали вблизи Магадана. Да так и не смогли поймать.
0 коммент.:
Отправить комментарий